Ахлабыстин, или русские в Пунта Кане

Вначале просто фото

* * *
Ахлабыстин, или русские в Пунта Кане
snob.ru

От автора. Мне редко приходится сочинять на злобу дня. Но так сложились обстоятельства, что отдыхая на этой неделе в Доминиканской Республике, я оказался свидетелем и участников разговоров, в которых отразились, как в кривом тропическом зеркале, острейшие вопросы, о которых спорят россияне, от которых трещат по швам социальные сети и разрываются СМИ. В этом рассказике, сочиненном по-английски и на скорую руку переведенном на русский, увиденное и услышанное мною только что на отдыхе соединилось с накопившимся и наболевшим. События и герои вымышлены.

                                                                                                          М. Д. Ш.

Максим Д. Шраер

Ахлабыстин, или русские в Пунта Кане

рассказ

Выцарапав семью из лапищ бурана, прилетев в Пунта Кану на последнем рейсе перед закрытием бостонского аэропорта на целые сутки, Джейк Глаз желал только одного: покойного безделья. Но бездельничать Джейк Глаз, горбоносый сорокасемилетний американец, не умел еще в Москве, в бытность свою Яшей Глазманом, и так не научился искусству ничегонеделания за тридцать лет жизни в Америке.

Ему всегда было необходимо какое-нибудь параллельное занятие — наблюдение, сбор данных, мнемонические упражнения. И вот в первые два дня после прибытия в "инклюзивный" отель-санаторий, в перерывах между купанием, обильными трапезами, болтовней о всякой накопившейся всячине (с женой), возведением замков на песке (с дочками) и бросанием овального футбольного мяча (с сыном у кромки воды), Джейк затеял игру. Играл он сам с собой, как некогда Крокодил Гена в шахматы. Суть игры заключалась в угадывании россиян среди сотен отдыхающих  — пляжниц и пляжников, фланеров и фланерш под сенью кокосовых пальм, обжор в ресторанах, выпивох за стойкой бара… И вот странная штука, Джейк все время сам у себя выигрывал. Или сам себе проигрывал, в зависимости от точки зрения. Джейк безошибочно угадывал россиян в неулыбчивых людях с набыченными, озабоченными лицами. «Неужели я такой хороший физиономист? — думал Джейк. — Или такой знаток их привычек и повадок — даже после стольких лет жизни вне России?»

Оказалось, что права была бывшая киевлянка Рая, хозяйка химчистки в ближнем предместье Бостона, куда Джейк вот уже лет пятнадцать носил вещи в чистку и в починку. Еще осенью, когда в разговоре зашла речь о предстоящем отдыхе, Рая его предупредила, что теперь в Пунта Кане теперь "сплошные русские". Под "русскими" она подразумевала отдыхающих-туристов, приезжающих из России, а не иммигрантов. Тех, кто когда-то отчалил из бывшего СССРа на волне еврейской эмиграции, Джейк почти всегда распознавал с первого взгляда, но это узнавание его не занимало, а впрочем в их отеле русских американцев и канадцев почему-то почти не было. Перспектива общения на доминиканском курорте с такими же как он сам евреями из бывшей советской империи, ставшими за двадцать-тридцать лет почти американцами и канадцами, не прельщала Джейка. А вот с приезжими россиянами ему было любопытно поболтать, тем более что в России Джейк бывал нечасто.

Несколько раз Джейк заговаривал с узнанными россиянами, но неудачно. В первый день, в ресторане во время ланча, он спросил у коренастого бритоголового мужика в узких плавках, какие в Америке носят пловцы-спортсмены и геи:

           — А вы тут давно?

           — Неделю уже, — ответил россиянин, зачерпнув наваристого супа.

           — А когда обратно? — поинтересовался Джейк.

           — Через неделю. А что?

           — Везучие вы, — сказал Джейк без всякой издевки в голосе. И с ходу получил в ответ:

           — Это ж не у вас в Америке.

Потом был компьютерщик лет шестидесяти с седым бобриком, который спросил у Джейка, выражаясь с прокурорской суровостью: «А у вас дети по-русски говорят?» И так было несколько раз за первые два дня отдыха. И даже исключения самым банальным образом подтверждали правило. Сердобольная женщина лет пятидесяти пяти, врач-гинеколог из Боткинской больницы, сказала Джейку, кивнув головой в сторону его жены, плескавшейся с дочками в бассейне:          

           — У вашей жены усталый вид. Наверное работает, а дома еще вас и деточек обслуживать надо.

           — У нас няня и домработница, — ответил Джейк, почему-то ощутив на языке горчинку московского детства с привкусом вины.

Джейка тянуло к приезжим россиянам, он заводил разговоры с соседями по лежакам на пляже или же у палатки, где меняли полотенца, но все время наталкивался на стену недружелюбия — или, по крайней мере, на волнорез отчуждения. Ему, наконец, осточертели эти попытки общения. Тогда он достал из рюкзачка детский блокнотик и набор фломастеров и составил (очень стараясь обходиться без излишних обобщений и держаться подальше от стереотипов) реестрик отличительных черт россиян на доминиканском курорте. Реестрик получился абсурдный, но Джейк почему-то остался им доволен. Уже вечером, когда сын уснул в смежной комнате, а дочки на диване в их номере, Джейк громким шепотом зачитал жене выдержки:

           — Представь себе пузатых небритых мужчин в футболках с нелепыми надписями вроде Nice Shoes Let's Fuck или Mount Holyoke Soccer.

           — Представила, — сказала Лия.

           — А теперь вообрази ярко и вычурно накрашенных матерей в бикини, позволяющих детям всякие вредные гадости вроде бесконечного количества сладкой газированной воды или картофеля фри, но при этом разговаривающие с детьми голосом охранниц в лагере.

           — Вообразила. Похоже на мою тетю Бранку, мамину младшую сестру.         

           Лия родилась в Америке, в семье беженцев из страны, которой уже не было на карте Восточной Европы.

           — И вот еще: какое-то общее презрение к труду местного обслуживающего персонала, и чем ниже должность, тем выше степень презрения. К смотрителям топчанов и уборщикам на пляже они обращаются вообще без слов, щелчком.

           — Угу, — сказала Лия, которой явно надоело слушать эти наблюдения.

           — А потом, знаешь, какая-то дикая самоуверенность в правильности собственных представлений о мире, буквально обо всем, вплоть до американской жизни.

           — Ну хорошо, пусть даже так. Но ведь они к тебе не лезут с разговорами, — сказала Лия.

           — Не лезут, — пробурчал Джейк.

           — Ну и ты на них не обращай внимания. И не заговаривай с ними сам.

           — Ты права. Но получается, что мы годами отдыхали на Арубе, где сплошные голландцы, а прилетели сюда и попали в общество россиян.

           — Ты преувеличиваешь, — флегматичным голосом сказала Джейку жена.

           — Ну разве что самую малость. И если бы хоть были интеллигентные лица. А это какие-то негородские, слободские физии. Будто их как нарочно отбирают, сажают в рейс Москва-Пунта Кана и десантируют сюда, на этот курорт.

           — А как насчет тех американцев, которые целыми днями просиживают за стойкой бара и наливаются местным пивом? И теток в розовых шортах, которые умудряются среди всего этого кулинарного изобилия выбирать только гамбургеры и спагетти с липким соусом? Они тебя не раздражают своей провинциальностью? — парировала Лия.

           — Да, но это другое. С россиянами все как в дурном…

           — …в этом дурном сне растут пальмы, плещется теплое море, в ресторанах подают разную вкуснятину. И детям здесь очень нравится. Не ворчи. Они же тебе не мешают, эти русские ребята.

           — В принципе нет, но действуют на нервы, —  ответил Джейк.

           — А ты не раздражайся, Джейки, — сказала Лия, выключила свет и откинула одеяло. — Только тихо, русский медведь, детей разбудишь.

Джейк проснулся с мыслью о том, что он больше не будет угадывать россиян среди отдыхающих. А если ненароком угадает, то обойдет стороной. Так он и поступал целых три дня. Не заговаривал. Пересаживался. И даже с детьми на людях говорил по-английски. Дочки не возражали, а вот Солик, его тринадцатилетний сын, не выдерживал:

           — Папа, ты чего?

            — Да так, камуфляж, — отвечал Джейк по-английски и заговорщически подмигивал сыну.

                                                           *          *          *

Прошло два дня. До возвращения семейства Глаз в Бостон оставался один день. В послеобеденный час Джейк стоял у кромки бассейна-лягушатника, наблюдая за тем, как его дочки резвятся в воде. Этот лягушатник был устроен так, что с одной стороны, как раз там, где стоял Джейк, вода доходила до середины голени, а потом постепенно становилась глубже и глубже. Лия лежала чуть поодаль на топчане под тентом и читала новый номер «Нью-Йоркера». Старшая дочка, девятилетняя Сара, подныривала под младшую, пятилетнюю Рэйчел, и поднимала ее на плечах, после чего Рейчел с визгом прыгала в воду.

           — Мы чудовища, мы страшные чудовища, — кричала Сара, выныривая из воды. — Папочка, иди играть с нами в чудовищ.

           — Девчонки, давайте лучше в море купнемся, сейчас самое лучшая вода. Дочки сделали вид, что не слышат отца.

           Джейк повернул голову в сторону моря и увидел белобрысого господинчика лет сорока пяти в черных шортах и черной безрукавке с треугольным воротом, сквозь который был виден золотой крест, упершийся в безволосую грудь. Сложив жилистые руки с бугристыми мускулами, господинчик стоял в трех шагах от Джейка и рассматривал его — против солнца — сквозь белесые ресницы ледяных прищуренных глаз.

           — Привет, друг, — произнес незнакомец, выстроив улыбочку на плоскодонном лице, скорее варяжском, чем татарском. — Как отдыхается?

           — Нормально, — угрюмо отвечал Джейк.

           — Иван, — сказал белобрысый, протянув Джейку руку в перстнях.

           — Яков Глаз, — ответил Джейк по-американски.

           — Ахлабыстин моя фамилия, — сказал белобрысый, приблизившись к Джейку еще на шаг. — Будем знакомы.

           Он был худощав, хлыщеват; круглые очки семинариста выглядели чужеродно на яйцеобразной голове с желтоватой щетинкой годовалого кабанчика. Голову общительного незнакомца венчала шапочка без козырька, серая и вылинявшая от солнца. "Где-то я его уже видел? — подумал Джейк. — Лицо знакомое… Или просто типичное?"

           — Сами-то откуда будете? — белобрысый перебил параболу его мысли.

           — Из Бостона.

           — А раньше?

           — Из Москвы, — Джейк отвечал сухо.

           — Уехали когда? — продолжал любопытствовать незнакомец по имени Ахлабыстин.

           — В 85-м.

           — Ясно, я как раз школу закончил, — мечтательно произнес Ахлабыстин.

           — А я не закончил, — сказал Джейк, чувствуя сгусток раздражения где-то под ложечкой.

           — Ты в Москве где жил-то?

           — На Октябрьском Поле.

           — У тебя что, отец военный? — спросил Ахлабыстин, криво улыбаясь.

           — Да, генерал, вот в маршалы не произвели, и мы взяли и уехали, — сказал Джейк.

           Сначала в рыбьих глазах Ахлабыстина проступило недоумение. Но потом он будто собрался с мыслями, настроил лицо на комедийный лад и по-скоморошьи захохотал.

           — Ну ты даешь, парень. Тебе надо комедии сочинять. Хочешь устрою?

           — Да нет, спасибо, — ответил Джейк уже без раздражения в голосе.

           — Слушай, а ты кто по профессии? — спросил Ахлабыстин.

           — Адвокат по недвижимости. А вы, а ты кто?

           — А я, я в кинобизнесе, как у вас говорят, — усмехнулся Ахлабыстин.

           Разговор повис в воздухе. Теплый бриз доносил с пляжа осколки латиноамериканской музыки, трепал пальмовые ветви и разноцветные флажки, раздувал подолы и пляжные накидки. Джейк помахал дочкам, улыбнулся и показал жестом разверстой правой руки, что им осталось резвиться еще пять минут, а потом надо будет выходить из воды.

           — Хорошая у тебя семья, Яша, — сказал Ахлабыстин. — Девочки, жена. Я вас еще вчера в ресторане приметил. А парню твоему сколько лет?

           — Тринадцать скоро.

           — А моему Димке уже исполнилось. А дочкам шесть и десять. Вон они, видишь, на той стороне бассейна с женой. Вот сейчас поднялись, в номер идут, наверное.

           Ахлабыстин немного по-женски, одними пальцами левой руки, помахал статной женщине в длинном сарафане и девочками в однотонных купальниках.

           — Настя моя, вон в косынке голубой.

           — Вижу, — ответил Джейк.

           — А пацан-то твой где сейчас? — спросил Ахлабыстин.

           — В волейбол на пляже играет.

           — А мой с маской и трубкой ныряет, — сказал Ахлабыстин.

           Джейку показалось, что впервые за эти доминиканские каникулы стены отчуждения между ним и приезжими россиянами вдруг раздвинулись.

           — Слушай, а жену твою как зовут? — спросил Ахлабыстин.

           — Лия.

           — Имя хорошее, старозаветное. Вот не поверишь, она как две капли воды похожа на мою одноклассницу, Олю Френкель. Она в Израиль потом уехала. Жалко.

           Джейк насторожился.

           — Жалко? — переспросил он.

           — А жена у тебя работает? — спросил Ахлабыстин, будто не заметив вопроса.

           — Работает. Математику преподает.

           — А моя нет. Деток растит, — осклабился Ахлабыстин.

           В это время к кромке лягушатника подошла жена Джейка, держа в руках синие гостиничные полотенца. Джейк позвал дочек, закутал младшую в полотенце. Ахлабыстин стоял рядом, наблюдая за ними. Джейк хотел было познакомить Лию со своим собеседником, но что-то удерживало его.

           — Тебя как зовут, красавица? — спросил Ахлабыстин у старшей дочки Джейка, которая сама вытерлась и завязала волосы в тюрбан.

           — Сара. Привет, — ответила девочка по-русски, с сильным акцентом, и прижалась к Джейку, который поцеловал ее в нос и в обе щеки.

           — Джейки, мы пошли в комнату, — сказала Лия по-английски. — Зайди пожалуйста за Соломоном на пляж. Только не задерживайтесь, прошу вас. Еще надо всем принять душ, переодеться. Мы вам оставили на топчане два полотенца.

           Жена убрала огненно-рыжие волосы в пучок, вежливо кивнула Ахлабыстину и увела девочек по дорожке в направлении корпуса.

           — Она у тебя это, из местных? — спросил Ахлабыстин.

           — Да, в Бостоне родилась. Родители иммигранты.

           — Все таки тянет к своим, — многозначительно произнес Ахлабыстин, почесав щетинку под серой шапочкой. — Слушай, вот ты адвокат, юрист, я тебе скажу без обиняков. У вас в Америке скоро полный пиздец наступит. Распад нравов.

           — Это ты о чем? — спросил Джейк.

           — О семейных ценностях. Это ж была религиозная страна, под богом ходила, а теперь у вас в половине штатов однополые браки разрешены. Мужики на мужиках женятся; бабы на бабах. Содом и Гоморра, вот я о чем.

           «Только не заводись, это не твои проблемы», — сказал Джейк самому себе. Но какой-то другой Джейк, Джейк по имени Яша, уже на мог остановиться.

           — Ну не в половине штатов, пока еще, — сказал Джейк. — Но к этому идет.

           — Ты только не говори мне, что поддерживаешь однополые браки, — брезгливо произнес Ахлабыстин.

           — Я не поддерживаю и не порицаю. Они имеют на это право. По конституции. Вот и все, — отрезал Джейк.

           — Да ладно тебе, по конституции, да не верю я, что ты это в душе поддерживаешь, не верю.

           — Это твое личное дело. Слушай, мне пора, — Джейк повернулся в сторону пляжа.

           — Да подожди ты, — Ахлабыстин ребром ладони правой руки ударил по открытой ладони левой руки. — Дай договорить.

           Джейк остановился, пошарил в кармане шортов — не выронил ли ключ от номера.

           — Вы-то евреи, вы-то семейные люди, патриархальные, вам-то зачем эти жопошники?! — сказал Ахлабыстин каким-то новым, утробным голосом. — Не понимаю я, что вы их все время защищаете. Своих что ль у вас забот не хватает?

           — Просто они — это мы, а мы — это они, — ответил Джейк, стараясь говорить ровным голосом.

           — А мы вот — это не они. У меня вот тоже парень, как у тебя, и я вот не хочу, чтобы мой Димка привел домой невесту по имен Вася, или чтобы мои дочки привели домой женихов по имени Василиса. А ведь им теперь чуть ли не в школе об этом рассказывают, разъясняют мерзость эту.

           — Это, Ахлабыстин, не мерзость, это жизнь. Ты просто к ней не готов, вот и все.

           — Ясное дело, не готов, — Ахлабыстин рявкнул Джейку в лицо. — А ты готов? Вот ты бы хотел, чтобы твой Соломон в жопу трахался с каким-нибудь транзистором?

           Джейк промолчал, потупившись в кромку лягушатника, выложенную плоскими, обкатанными морем белыми камнями. Потом он поднял голову и посмотрел Ахлабыстину прямо в глаза, уже готовый принять вызов, но все еще сдерживающий гнев.

           — Нет, друг сердечный, вы там в своей Америке живите себе как хотите, а вот у нас в России это дело скоро опять запретят, — сказал Ахлабыстин. —Увидишь. Уже волна народного негодования поднимается, вот ты помяни мое слово. Не по-русски это де-…

           — …не по-русски? — перебил Джейк. — А Чайковский? Тебе еще назвать не по-русски?

           — Да ладно, не лезь в бутылку. Это, так сказать, ошибки молодости. А вообще наша культура чистая, без этих нарывов.

           — Слушай, Ахлабыстин, — сказал Джейк, — я тебе я очень советую открыть глаза. А то жизнь тебя оставит за кормой, и собственные дети с тобой перестанут разговаривать. Понял? Ну, будь здоров!

           Джейк дошел до топчанов, где раньше загорали жена и дочки, перебросил через плечо два полотенца и было двинулся в сторону пляжа, чтобы оторвать сына от волейбольного корта. Но тут он вспомнил, что оставил у кромки бассейна-лягушатника пляжную сумку с маской и трубкой, айпадом и кремом от солнца. Он вернулся к тому месту, где совсем недавно спорил с Ахлабыстиным.

           — А я уж хотел сумку твою на рецепцию отнести, — сказал Ахлабыстин.

           — Спасибо. Не надо, — процедил Джейк, — тут никто не возьмет.

           — Это тебе кажется, что не возьмет. А вот вчера вечером тут одна семья из Питера оставила сумку и полотенца на пляже, ну всего на десять минут. Так откуда ни возьмись набежало стадо черных. И сумки нет, и полотенец.

           — Тебе, значит, черные тоже мешают? — спросил Яша, чувствуя подступающее к горлу, клокочущее в сопле бешенство.

           — Так ведь это нелюдь, дикари. Ты, брат, не строй целку, они ведь и тебе тоже мешают, и пидорасы, и негритосы. Это ты просто у себя в Америке научился терпимость изображать.

           — Ну и сука же ты, Ахлабыстин, — не выдержал Яша. — Это не геям, а таким как ты Ахлабыстиным надо запретить заводить семью и детей рожать.

           Яша почувствовал шарканье чьих-то шагов за спиной, но был уже не в силах замолчать.

           — Ты же не любишь своих детей. Ты ненавидишь в них заранее все то, чем они, может быть, стали уже с рождения, а может еще станут, только чтобы не быть таким как ты уебищем, — кричал Яша в лицо Ахлабыстину.

           Ахлабыстин побледнел, скулы его заострились, рот сжался, обнажая только ранки мелких зубов.

           — Ты чего орешь, америкос, в морду захотел? Я тебе говорю как есть. Но тебе я вижу этого не понять, для этого надо быть русским, православным человеком.

           Ахлабыстин поправил очки, сползшие на кончик его острого носа.

           — Русским, говоришь, — Яша бросил на землю полотенца и отступил на шаг от кромки лягушатника. — Я сам на четверть русский. У меня дед был Сергей Кузьмич Бондарин. Из под Брянска. Он хромой был, не попал под призыв. Так он бабку мою, Рахиль Марковну, десятиклассницу, спас от расстрела и полгода на чердаке прятал, а потом партизанил с ней вместе. А после войны женился на ней, двоих детей родил, маму мою и брата ее. Слышишь, сука?

           Ахлабыстин смотрел на Яшу Глаза с недоумением — как на юродивого.

           — Дед мой в Америке до конца своих дней в церковь ходил, за Россию молился. Он девяносто лет прожил. И ни разу слова плохого не сказал ни про голубых, ни про черных, ни про кого. Он сердцем все понял, сердцем. Вот он был русский.      

           Яша выпалил все это на одном дыхании и замолчал, не отводя взора от лица Ахлабыстина.

           — Да врешь ты все про деда и про Брянск тоже врешь, — сказал Ахлабыстин мерзкой скороговоркой. — Он у тебя, наверное, полицаем был, а потом скрыл все и еще орден получил. Рахиль Марковна, скажи еще Сара Абрамовна.

           Ахлабыстин повернулся в сторону кольца отдыхающих, собравшихся вокруг, и пальцем покрутил у виска.

           — Нет, Ахлабыстин, — медленно выдавил из себя Яша Глаз, — это ты полицай. Ты фашист. Это такие как ты своих выдавали и Гитлеру молебны служили.

           Ахлабыстин вдруг весь преобразился, будто готовясь к прыжку или скачку. Его раскрасневшееся лицо приняло свирепое выражение.

           — Глаз, так можно и в глаз получить, — рявкнул Ахлыбыстин, — тут тебе не Аме…

Яша ударил его справа в нос. Ахлабыстин, как соломенная кукла, полетел в лягушатник и упал на мелководье. Яша прыгнул в воду, вскочил Ахлабыстину на грудь и врезал ему слева наотмашь, а потом справа в скулу. Алая кровь сочилась из носа Ахлабыстина, смешиваясь с бледно-голубой водой. Яша левой рукой стянул ворот безрукавки на шее Ахлабыстина и приподнял его голову над водой. Ахлабыстин хрипел, но даже не пытался высвободиться. Ритмично вбивая правый кулак в размазанное лицо Ахлабыстина, Яша говорил речитативом, обращаясь глазами то к своему врагу, то к перистым облакам, плывущим над головой: «Гадина,/ ты ведь не можешь без того,/ чтобы кого-нибудь не преследовать,/ тебе ведь надо кого-то ненавидеть,/ если не еврей, то голубой,/ если не голубой, то черный,/ ты ведь не человек, а мразь, /ты понял?/ вот дед мой был русский, /ты это запомнил?/ а ты мразь, гнида…».

И когда Яша увидел в глазах Ахлабыстина черные пальмы, белые колониальные шлемы набежавших со всех сторон парней из секьюрити, — когда его уже оторвали от ставшего кровавым месивом лица распластанного Ахлабыстина, Яша услышал, как Ахлабыстин пролепетал черно-белым парням, приподнявшим его над водой: «Итс окэй, окэй, ай фолл даун, эксидент…», — Яша вспомнил холодную раздевалку, урок физкультуры в шестом классе, брызгающую слюну Саньки Проханова вперемешку со словами «Яшка-жид, Яшка-жид, по веревочке бежит» и свой детский кулак, разбивающий нос Проханова вдребезги, до крови, до победы над всеми обидчиками,  — и уже перестав вырываться из тисков черно-белых парней из секьюрити, Джейк Глаз взглянул в сторону карибской лазури и впервые за эту доминиканскую неделю ощутил блаженство.

                                                                                     7-11 января 2014, Пунта Кана

Перевел с английского автор

Copyright © 2014 by  Maxim D. Shrayer. All rights reserved worldwide.